Is Shakespeare really deep, or did he just not have a continuity editor?

Как говорила Маргарет Этвуд, "Шекспир и вправду настолько глубок, или у него просто не было хорошего редактора?".

Я хотел посвятить этот пост ошибкам и сомнительным моментам в "Укрощении строптивой". Да, Шекспир делал ошибки. Тут надо сказать много общих слов (ранний период творчества, бубубу, кто мы такие, чтобы судить гения, бубубу), я не хочу этого делать.

Это просто мои мысли по итогам увиденных постановок.

1. Убийственная экспозиция в начале, когда Люченцио объясняет своему слуге, кто они такие и что они здесь делают, строго говоря, ошибкой считаться не может. Возьмите любой сборник Шекспира, начиная с самого первого. "Укрощение строптивой" начинается на полуслове, в разгар действия, когда Слай ругается с трактирщицей:

                    Слай

    Вот ей-богу, я тебя отколочу.

                    Трактирщица

    Пару бы колодок тебе, мазурику!

По меркам восьмидесятых-девяностых годов 16 века это самый современный и реалистичный театр, какой только может быть. И вот затем уснувший пьяница Слай попадает в руки к людям Лорда, его переодевают в роскошное платье и усаживают смотреть итальянскую комедию. Подчёркнутая театральность монолога Люченцио обозначает начало пьесы в пьесе, которая и должна казаться более искусственной по сравнению с "реальным" для зрителя миром, в котором существует Слай.

В сторону. Первые зрители "Укрощения строптивой" были англичанами елизаветинской эпохи. И Слай тоже оттуда - типичный английский пьяница на фоне типичного английского пейзажа. Помимо всего прочего, сцены с ним позволяют перебросить мостик от обыденной реальности к условной Вероне. Именно поэтому в трёх виденных мной постановках, в Москве, в Петербурге и в Лондоне, Слай появлялся из зала, как наш современник и соотечественник. В Лондоне, в театре "Глобус", он был пьяным фанатом английской национальной сборной, который ходил вокруг театра и приставал к зрителям, идущим на представление, а потом каким-то образом проникал в зрительный зал и продолжал беспредельничать уже там. В Москве, в театре "Сатирикон", Слай был наглым придурком, который, опоздав к началу спектакля, врывался в зал и устраивал безобразный скандал, потому что он, сука, бабло платил за билет, а значит, ему теперь всё можно (Москва = гнилые понты). В Петербурге, в Александринском театре, Слай был интеллигентным алкоголиком с окраин, который тянулся к искусству, как мотылёк - к пламени свечи, и именно эта страсть заставляла его лезть на сцену, не обращая внимания на окрики служителей. Нынешний Слай ругается не с трактирщицей, а с охранниками и администраторами, но действие всё равно начинается именно с этого. Из нашего мира Слай проваливается в иную реальность, и мы наблюдаем за происходящим там вместе с ним.

Короче, экспозиция - это не ошибка, это пример глубины текста.

Да, редактор бы придрался к тому, что пролог не кончается эпилогом, сюжет со Слаем ни к чему не приводит. Это завязка без развязки. Но как ни странно, в тексте это работает. В начале итальянского сюжета персонажи - это условные фигуры, "маски", актёры, играющие свою роль. Для оправдания их существования требуется Слай, как простодушный и наивный зритель. Но к концу "Укрощения строптивой" перед нами стоят живые люди, и никакая более "реальная" подпорка им не требуется. Характерно, что именно это возмущало Одена: "В мире живых людей подобное поведение неизбежно привело бы к страшным страданиям... появление в фарсе живого человека приведет к катастрофе". Оден обвинил Шекспира в том, что его итальянские персонажи чересчур похожи на настоящих людей!

Вот один из способов трактовать пролог: настоящая жизнь (Слай и Лорд, и Слай-как-фальшивый-лорд*) + итальянская комедия дель арте, комедия масок (которой Шекспир очевидным образом подражал) = реалистичный и психологический елизаветинский театр. Слая в конце не существует, потому что он был уничтожен и усвоен в процессе диалектического синтеза.

[В постановке Александринского театра один из смысловых слоёв именно об этом. В начале пьесы в пьесе актёры существуют отдельно от своих масок (а персонажи - отдельно от своих социальных ролей). Роли - это манекены в костюмах, которые актёры двигают по сцене и с которыми актёры взаимодействуют, иногда даже "выходя из роли". Но к концу манекены исчезают, а актёры сами облачаются в костюмы своих героев; синтез произошёл, актёры сами поверили в свою игру, персонажи стали людьми.]

В общем, даже если отсутствующий эпилог представляет собой честную ошибку - Шекспира ли, актёров, переписчика - ошибка эта работает на глубину текста. Пролог заставляет нас задуматься, но не предлагает готовых ответов. Что касается пьесы в целом, то она кончается классически, как полагается старой комедии - финальный монолог, нравоучительная мораль ("послушные дети - отрада отцам, злые жёны - мужьям мучение"), вопрос в зрительный зал ("но почему она позволила себя укротить?!" - это вопль Люченцио, и последние слова пьесы). После этого не нужен никакой эпилог.

(продолжение следует...)

В качестве примечания к предыдущему

Слай и Лорд, и Слай-как-фальшивый-лорд

Естественно, это само по себе может рассматриваться, как диалектическая триада. Слай, говорящий прозой - представитель народа. Лорд, разговаривающий исключительно в стихах - олицетворение высшего класса, каким он кажется со стороны. Синтез - Слай, играющий роль лорда.

Помимо всего прочего, пролог кажется мне символическим изображением елизаветинского театра в целом. Впрочем, это Шекспир, он всегда про театр; это театр, в спектаклях рефлексирующий своё собственное существование. Не отражение реальности, а отражение отражения. И через это уже познаётся весь мир, потому что весь мир что? Правильно.

А суть театра в том, что настоящие лорды не играют лордов, и роли королей на сцене исполняют отнюдь не короли.

                    Лорд

Башку ему вонючую промойте
Надушенною тёплою водою,
Зажгите ароматные куренья;
Пусть музыка, едва лишь он проснётся,
Мелодией небесной зазвучит.
Заговорит он - будьте наготове:
Почтительный поклон ему отвесьте;
Скажите: "Что прикажет ваша светлость?"
...
Как следует сыграйте, молодцы,
И славная получится потеха,
Лишь удалось бы меру соблюсти.

Автор будто говорит нам: это "лорд"? Это пьяница, который надирается после каждого представления, мы его на днях еле из канавы выудили. Слышали бы вы, как он сквернословит, когда ругается с трактирщицей из-за пары пенсов! Но мы одеваем его в роскошное платье, он выходит на сцену в окружении послушных слуг, которые внимают каждому его слову - и он лорд!

Или вот, женский вопрос. В итальянских театрах, в том числе в тех, которые гастролировали по Англии того времени, женские роли очень рано стали играть, ну, биологические женщины. Но самим англичанам это всё ещё казалось жуткой непристойностью. Эта тема в прологе тоже раскрыта.

                    Лорд
                               
Сходи-ка за пажом Бартоломью;
Скажи, чтоб женское надел он платье,
И в спальню к пьянице его сведи,
Зови "мадам" и кланяйся. И если
Он хочет заслужить мою любовь,
Пусть держится с достоинством таким,
Какое видел он у знатных леди
По отношенью к их мужьям вельможным.
Так он вести себя с пьянчужкой должен
И нежно говорить с поклоном низким:
"Что приказать угодно вам, милорд,
Чтобы могла покорная супруга
Свой долг исполнить и явить любовь?"
В объятье нежном, с поцелуем страстным
Пусть голову на грудь ему опустит.
...
Способен этот мальчик перенять
Манеры, грацию и голос женский.

Прекрасная дама? Это безусый подросток с тонким голосом. Но мы одеваем на него платье и парик, хором кричим о безупречной внешности и благородстве манер этой "леди", и мальчик с размалёванным лицом превращается в восхитительную красавицу:
                   

                  Лорд

Ты - лорд, пойми; не кто иной, как лорд!
Красавица жена твоя прекрасней
Любой из женщин нашего столетья.

                  Первый слуга

Пока она не портила лицо
Ручьями слез, из-за тебя пролитых,
Она была всех женщин в мире краше,
Да не уступит и теперь любой.

Слёзы? Слёзы тоже фальшивые.

                  Лорд

...А если мальчик не владеет даром
По-женски слезы лить как на заказ,
Ему сослужит луковица службу:
В платок припрятать, поднести к глазам -
И слезы будут капать против воли.

Так сказать, продолжает автор, ничего плохого не хочу сказать про английских актёров в целом, но некоторые у нас не умеют плакать по команде. В особенности же этим страдает юная и "безусая" часть труппы. Что же, тогда мы пускаем в ход лук, он не подведёт!

С точки зрения данной моей трактовки, Шекспир с самого начала демонстрирует нам изнанку театральных трюков. Он как фокусник, который перед началом представления, засучив рукава, показывает все потайные карманы и скрытые отсеки в ящичках. А потом в ход идёт настоящая магия. Всё фальшивка. Что может быть более поддельным, чем пьеса в пьесе, чем спектакль, который актёры разыгрывают ради лорда, который на самом деле забравшийся на сцену пьяница, который на самом деле сам всего-лишь актёр? Но... абракадабра, и никогда не существовавшее стало подлинным. Вот он, трюк. Фокус-покус.

И вот уже в зале поднимается У. Х. Оден и кричит: "Чудовищно! Они издеваются над женщиной! Над живым человеком!" А рядом встаёт Бернард Шоу (было дело) и тоже кричит: "Варварство! Это невыносимо! Остановите представление!" Но, как мог бы сказать им Шекспир, вы ведь поверили.