Оглядываясь вокруг

А в ЖЖ у нас хорошо теперь. Тихо, патриархально...

Заглянул в Фейсбук - а там Холмогоров с Крыловым из-за Крапивина срутся! Из-за Крапивина!

Дожили, называется.

Кашка-Какашка

“Это как в детстве было: во двор вышел, конфетку держишь, а тебе говорят: “Дай конфетку”. В потный кулачок зажал и спрашиваешь: “А ты мне что?” (Владимир Путин, саммит Россия-Европа, 2006 год).

О, раз уж речь зашла о Крапивине.

В комментах у Крылова (на фейсбуке) вспомнили эпизод про "питнадцать копеек", и тут на меня накатило...

Дело в том, что для меня Владислав Крапивин - это два разных автора.

Один из них писал подростковые книжки про сюрреалистические параллельные миры со сложной многоуровневой метафизикой, а потому играл роль своего рода Даниила Андреева для младшего и среднего школьного возраста. "Ты не представляешь, чем для нас был Крапивин", - как-то сказал mortulo, мечтательно закатив глаза. Ну, он всё-таки чуть старше меня, другое поколение. Так вот, с этим Крапивиным я едва знаком, но он явно заслуживает уважения.

И есть другой Владислав Крапивин, автор повести "Оруженосец Кашка", моей самой первой книги, то есть первой книги, которую я самостоятельно прочёл. Сколько же мне тогда было? Семь лет? Естественно, мне эту книгу подсунули родители. Так вот, это была худшая книга, которую я когда-либо читал. Осознаёте иронию? Первая - и самая худшая. Потому что всё остальное было лучше. Да, с тех пор я прочёл немало всякой дряни, но никакое другое произведение не вызывало у меня такой отчаянной ненависти. Я был простым советским ребёнком, и всё равно чувствовал, что передо мной тупая, омерзительная, сюсюкающая, слащавая шняга!

Слава богу, спустя какое-то время мне в руки попал свежеизданный томик Гарри Гаррисона с трилогией о Стальной Крысе, который вернул мне веру в человечество и спас меня для чтения.

Да, так вот, та самая сцена, которую вспоминали у Крылова в фейсбуке:

( Питнадцать копеек )

Крылову бы здесь материала на три РЛО хватило бы, ей-ей. Я просто скажу, что в детстве этот текст вызывал у меня физическое омерзение, и это чувство, оказывается, не ушло никуда.